Главная » История и методология экономической науки » Технократизм экономистов и искажение оценок
Технократизм экономистов и искажение оценок
 Уникализировать текст |
Технократизм экономистов
Пусть правительства сами определяют свою цель. Задача экономистов — очертить «функцию возможностей», издержки и выгоды альтернативных распределений ограниченных средств. Если разделение между целями и средствами является жестким, экономические рекомендации правительствам будут свободны от ценностей. Так выглядит заимствованная из учебников идея о роли экономиста как советника-технократа.Но это вновь приводит к дихотомии между тем, «что есть», и тем, «что должно быть», между фактами и ценностями, между позитивным и нормативным. Четкое разграничение между позитивной и нормативной экономической теорией вносит полезную методологическую конвенцию. Поэтому можно было бы одобрить и содержащийся во многих учебниках образ экономического советника правительств, тщательно скрывающего свои ценностные суждения как идеал, к которому нужно стремиться, но не описание того, что есть на самом деле. Это имел в виду Роббинс, когда предупреждал коллег о том, что экономисты как таковые не имеют права рекомендовать то или иное направление государственной политики.
С другой стороны, здесь возникают проблемы, выходящие за рамки обычных затруднений, связанных разграничением позитивного и нормативного. Согласно представлению Блауга, экономист указывает набор возможных альтернатив, а затем человек, принимающий решение, выбирает лучшую альтернативу из этого набора в свете своей функции предпочтений.
Часто, к сожалению, политики обращаются к экономистам не только для того, чтобы прояснить функцию возможностей, но и за советами в отношении функции предпочтений. Человек, принимающий решение, ждет рекомендаций, как в области средств, так и в области целей. Но как экономист может выяснить функцию предпочтений лица, принимающего решение, не навязывая ему свою собственную? Лицо, принимающее решение, — политик, он прежде всего занят максимизацией электоральной поддержки, а этого легче всего достичь, формулируя цели по возможности туманно, а не открывая их.
Экономист не может выявить функцию предпочтений политика, изучая его прошлое поведение. Почти любой политик может проявлять непоследовательность в выборе; со временем он может изменить свою функцию предпочтений, обучаясь на опыте; кроме того, меняются сами обстоятельства, и это еще больше затрудняет дело.
Кроме того, представление о единственном человеке, принимающем решение, в любом случае является фикцией. Решения в публичной политике принимаются коллективно, и члены команды вполне могут расходиться во мнениях по поводу целей, которые необходимо преследовать. Потому следующие друг за другом политические меры могут выражать конфликтующие цели, в зависимости оттого, какой член команды имеет превосходство в данный момент.
И так экономист не может выявить функцию предпочтений, лежащую в основе политических решений, он не может ни оценивать прошлые решения, ни улучшать будущие.
Лица, принимающие решения в политике, казалось бы, вначале определяют свои цели, а затем ищут меры, с помощью которых эти цели могут быть достигнуты. На самом же деле, любой принимающий решения человек начинает с той политики, которая уже проводится, и постепенно определяет свои цели в свете приобретаемого опыта. Таким образом, люди, принимающие решения, не пытаются получить, что хотят; они скорее учатся. Цели и средства неразрывно связаны, и оценивая прошлые решения или давая технические советы по поводу решений будущих, можно тщетно искать функцию общественных предпочтений там, где ее нет.
Этот взгляд на принятие решений, отличающийся от классического взгляда, изложенного в учебниках, который в последнее время активно отстаивали некоторые экономисты и политологи.
Нельзя ли сохранить вычитанный в учебниках образ свободных от ценностей, технических экономических советов правительствам как идеальный тип, признавая, что в реальном мире экономические советы никогда не будут близки к этому идеалу? Нет, нельзя, — пишет Блауг— поскольку здесь мы имеем дело с таким идеальным типом, приблизиться к которому, как указывают Брэйбрук и Линдблум в реальности невозможно ни при каких условиях. Тогда сама модель консультационной деятельности способствует систематическому самообману среди экономистов.
Таким образом, границы позитивной экономической теории уже, а нормативной — шире, чем часто заявляют экономисты.
Искажения при оценке фактов
Все научные гипотезы обладают философским, социальным и даже политическим подтекстом, который может влиять на мнение ученых при оценке ими фактов. Идеологические искажения и всевозможная апологетика присуши всякой научной работе. Единственным средством против этого является публичная критика со стороны других ученых, опирающаяся на разделяемые всеми профессиональные стандарты данной дисциплины. Так что в этом нет разницы между экономической и любой другой наукой.
Но существуют специфические искажения, которые характерны для экономистов и которые не имеют аналогов в естественных науках. Источником этих специфических искажений является близость некоторых утверждений из области позитивной экономической теории и аналогичных по виду утверждений из области нормативной экономической теории. Самуэльсон в 1948 г. заметил: «По крайней мере, со времен физиократов и Адама Смита большинство экономистов не покидало чувство, что в некотором смысле совершенная конкуренция представляет собой оптимальную ситуацию».
Теорема о «невидимой руке» дает этому чувству строгое обоснование: при некоторых условиях любое долгосрочное равновесие совершенной конкуренции приводит к Парето-оптимальному распределению ресурсов. Любое Парето-оптимальное распределение ресурсов достижимо через долгосрочное равновесие совершенной конкуренции.
Можно опустить вопрос о справедливости первоначального распределения ресурсов в ситуации конкурентного равновесия. Но многие экономисты чувствуют, что теорема о «невидимой руке» — это не просто абстрактное доказательство, обладающее гипотетической значимостью в сфере идей. Каким-то образом она кажется релевантной по отношению и к социализму, и к капитализму, близко подходя к универсальному обоснованию механизма цен в качестве распределительного механизма буквально в любой экономике.
Неудивительно, что экономисты недовольны, если встречаются с эмпирическим опровержением какого-либо утверждения в позитивной экономической теории, опирающегося, в частности, на предпосылку совершенной конкуренции. Ведь под угрозой в данном случае оказывается не какое-то конкретное утверждение, а вся концепция экономической «эффективности».
Хайлбронер обвинял экономистов в недостаточной беспристрастности при оценке фактов. Но какой ученый хоть когда-нибудь бывал совершенно беспристрастен? Изучение вселенной может не вызывает эмоций, в то время как изучение общества неизбежно вызывает их. Когда представители естественных наук выражают свое мнение по таким политическим вопросам, как война с применением биологического оружия, глобальное потепление, ядерная энергетика, они не меньше представителей других наук склонны смешивать факты и ценности и неверно представлять факты. В этом смысле экономическая теория и физика не слишком различаются.
Ограничения экономической теории как эмпирической науки происходят из других источников. Они коренятся в том, что теоремы экономической теории благосостояния постоянно перетекают из нормативной теории в область оценки фактов позитивной теории.
Блауг задается вопросом: «Существовал ли когда-нибудь на свете такой экономист, который поверил в социализм или капитализм в силу убедительных эмпирических свидетельств об экономии на масштабе?».
Он пишет: «Мы можем облазить все закоулки общепринятой экономической доктрины, но не найдем ни хорошо сформулированной критики, ни обоснования необходимости частной собственности на средства производства. Существуют экономические аргументы в пользу частной собственности, связанные с присущей режиму... конкуренции тенденцией к развитию техники, но они уравновешиваются столь же свойственной ему тенденцией к повторяющимся спадам, уж не говоря о неравенстве в распределении доходов.
Между тем фундаментальная связь между экономической и политической свободой обсуждается довольно редко: возможно, экономистам, относящимся к основному научному течению, трудно признать, что реально за их предпочтением частной собственности в экономике лежат определенные рассуждения из области политической теории» [10].
Джоан Робинсон утверждает: «Мы можем защищать нашу экономическую систему на том основании, что, будучи залатанной кейнсианскими поправками, она является «наилучшей из всех имеющихся» [ 10]. Или на том основании, что она не так плоха, а перемены оказались бы весьма болезненными. Короче, наша система — лучшая из тех, что есть.
Или можно занять жесткую позицию, которую Шумпетер вывел из работ Маркса. Система жестока, несправедлива, нестабильна, но она производит товары, и ... именно те, которые нам нужны. Или, признавая ее недостатки, можно защищать систему на политических основаниях — наша демократия, как мы ее знаем, не могла бы сложиться ни при какой другой системе, и не может выжить без нее. Единственное, чего мы сейчас не можем, так это защищать систему в неоклассическом стиле — как деликатный саморегулирующийся механизм, который нужно лишь предоставить самому себе, чтобы достичь наибольшего удовлетворения для каждого».
Блауг полагает, «что, если не цепляться к словам, четыре способа защиты, перечисленные Робинсон, исчерпывают кредо защитников капитализма и что третий из них перевешивает все остальные для тех, кто защищает нашу экономическую систему».
Среди большинства экономистов существуют глубокие разногласия по поводу степени, в которой неравенство доходов в обществе можно устранить обычными мерами экономической политики. Сэ-мюэл Бриттен в своем обзоре мнений экономистов, представляющих академические, деловые и государственные круги Великобритании, сравнивал их с позицией политиков и журналистов. Он показал, что экономисты как сообщество имеют специфические взгляды на государственную политику, выделяющие их в любой публичной дискуссии. Они высоко ценят функции механизма цен как метода распределения ресурсов в соответствии с относительными степенями их редкости и выявленными предпочтениями потребителей, что нехарактерно для неэкономистов.
Но готовность каждого отдельного экономиста примкнуть к лагерю «либеральных экономических ортодоксов» часто зависит от того, готов ли он рассматривать вопросы распределения ресурсов само по себе, в убеждении, что любой значительный нежелательный эффект в области распределения доходов может быть компенсирован системами налогообложения и социального страхования. Таким образом, существует не слишком много оснований для оптимистического тезиса Фридмена, что все экономисты скорее расходятся по поводу прогнозируемых последствий государственной политики, чем по вопросам фундаментальных ценностей.
Немногие люди придерживаются чистых ценностных суждений. Несмотря на «гильотину Юма», область того, «что есть», постоянно вторгается в область того, «что должно быть». Блауг пишет: «Теперь мы сказали, что утверждения о том, что есть, постоянно оцениваются в свете утверждений о том, что должно быть. И здесь нет парадокса. Взаимодействие фактов и ценностей ... является ... «топливом», которое питает научную работу в общественных науках... не меньше, чем в естественных».
Научный прогресс происходит только тогда, когда ученые стремятся максимизировать роль фактов и минимизировать роль ценностей. Для того чтобы экономическая теория прогрессировала, экономисты должны уделять абсолютный приоритет задаче генерирования и проверки опровержимых экономических теорий. Искоренение политических и социальных предрассудков может быть достигнуто, если положиться на механизм проверки гипотез. В этом и состоит научный метод.
Учебники по данной дисциплине
Административно-правовое регулирование государственной службы