Главная » История и методология экономической науки » Степень свободы общественных наук от ценностей
Степень свободы общественных наук от ценностей
 Уникализировать текст |
Свободна ли от ценностей общественная наука?
Утверждение, будто разница настолько мала, что ей можно пренебречь, характерно для некоторых радикальных критиков, которые считают, что абсолютно все предположения о социальных явлениях пропитаны ценностями и, следовательно, недостаточно «объективны».Нагель указывал, что аргументы против самой возможности какой-либо свободной от ценностей, «объективной» общественной науки обычно украшены всякими не имеющими отношения к делу суждениями, сводящимися к отрицанию всякого осмысленного различия между методологическими и нормативными суждениями.
Доктрина свободной от ценностей общественной науки гласит, во-первых, что логический статус фактологических, описательных утверждений о том, что есть, отличается от статуса нормативных, предписывающих утверждений о том, что должно быть. Во-вторых, что методологические суждения, использующиеся при достижении согласия по утверждениям о том, что есть, существенно отличаются от тех, что используются при достижении согласия по нормативным ценностным суждениям.
Утверждение, что общественная наука может быть свободной от ценностных суждений, в этом смысле не отрицает, что идеологический уклон проникает в выбор вопросов, которые исследуют представители общественных наук. Что гипотезы, выдвигаемые на основе наблюдаемых фактов, иногда испытывают влияние особого рода ценностей. Даже практические советы, которые дают представители общественных наук, проникнуты скрытыми ценностными суждениями и скорее нацелены на то, чтобы убедить, нежели просто посоветовать.
Макс Вебер внес полную ясность в этот вопрос более полувека назад, когда изложил доктрину «свободы от ценностей» [14]. Сейчас непонимание сказанного им уже непростительно.
Вебер не отрицал, что общественная наука, пронизана политическими предубеждениями. Поэтому он проповедовал возможность свободной от ценностей общественной науки. Более того, «свобода от ценностей» для него не означала, что человеческие ценности не поддаются рациональному анализу. Напротив, он настаивал, что дискуссии о ценностных суждениях не просто возможны, но и полезны. Они могли бы проходить в следующих формах:
• изучения внутренней последовательности ценностных предпосылок, из которых выводятся расходящиеся нормативные суждения;
• определения последствий этих ценностных предпосылок в свете практических обстоятельств их применения;
• отслеживания фактических последствий альтернативных способов воплощения нормативных суждений.
Отрицание объективности в общественной науке чаще встречается у социологов, нежели у экономистов. Большинство экономистов традиционно устраивает существующая дихотомия между «есть» и «должно быть». Поэтому непросто найти примеры таких экономистов, которые противоречили сами себе, вначале отрицая, что экономическая теория может быть свободной от ценностей, а затем, утверждая, что некоторые экономические мнения более обоснованы, чем другие. Блауг приводит один поучительный пример атаки на «свободу от ценностей».
Пример атаки на «свободу от ценностей»
Роберт Хайлбронер начинает свою атаку с отрицания доктрины методологического монизма. По Хайлбронеру разница между общественными и естественными науками заключается в следующем.
Человеческие действия одновременно имеют неосознанные намерения и сознательные цели, и без предположений о смысле этих действий из социальных фактов невозможно извлечь какие бы то ни было выводы.
Он заявляет «Именно в этот момент на сцену выходят ценностные суждения» [10]. Каким образом? Единственный пример, который он приводит, это «очевидное политическое предубеждение, наблюдающееся в выборе проблем для исследования». Но это методологическое, а не ценностное суждение. Признавая, что об этом уже многократно писали раньше, Хайлбронер говорит, что предпочитает рассматривать «гораздо менее изученный аспект проблемы, связанный с самим экономическим анализом, а не с предпосылками экономической мысли».
Он заявляет, что экономистам не свойственна научная беспристрастность в оценке экономических теорий. В качестве не слишком убедительного примера он приводит «нежелание экономистов признавать феномен империализма как достойный объект для экономических исследований, а также их упрямую приверженность теории о преимуществах международной торговли, несмотря на наличие печальных свидетельств, что торговля не привела к улучшению положения более бедных стран».
Экономисты, как и другие исследователи общества, добавляет Хайлбронер, независимо от своей воли эмоционально связаны с обществом, членами которого являются: «каждый представитель общественной науки подходит к своей задаче с желанием, сознательным или бессознательным, продемонстрировать работоспособность или неработоспособность общественного устройства, которое он исследует» [10].
Перед лицом «этой чрезвычайной уязвимости для ценностных суждений» экономисты не могут быть беспристрастны или равнодушны; «...таким образом, ценностные суждения, отчасти социологического характера, отчасти относящиеся к поведению, вдохновляли экономическую теорию, начиная с самых ранних ее положений и заканчивая позднейшими и наиболее изощренными образцами».
Здесь Блауг делает краткое отступление по поводу вольного употребления Хейлбронером термина ценностные суждения, включающего у него всевозможные непроверяемые утверждения, окрашивающие видение экономиста и составляющие то, что Лакатош называл «твердым ядром» теорий. «Если я утверждаю, что капитализм сделал и сделает для рабочих больше, чем любая иная альтернативная экономическая система, я не высказываю ценностного суждения, а скорее раскрываю видение, составляющее мое твердое ядро» — пишет Блауг.
Хайлбронер, помещающий любые утверждения, не относящиеся к чисто фактологическим, под общую рубрику «ценностных суждений», не одинок.
Обратимся к широко распространившемуся после Роббинса убеждению, что межличностные сравнения полезности являются ценностными суждениями, которым не место в «научной» экономической теории благосостояния. Но утверждения о межличностных сравнениях полезности — это не ценностные суждения, а всего лишь непроверяемые утверждения о фактах. Они могут быть верны либо неверны. Ценностные суждения могут быть непроверяемыми, но не все непроверяемые утверждения являются ценностными суждениями.
Аналогично существует тенденция определять ценностные суждения как любые убедительные утверждения, выраженные в эмоциональной форме. При этом игнорируя тот факт, что чисто описательные утверждения, или даже определения, могут быть такими же убедительными, как и ценностные суждения.
Добавляет путаницы и другая столь же отчетливая тенденция отождествлять ценностные суждения с идеологическими утверждениями. Термин «идеология» является одним из тех слов, которое для каждого обозначают любые идеи, которые ему не нравятся.
Согласно марксистскому учению об идеологии люди владеют не истиной, но только убеждениями, за которыми скрывается некие материальные интересы [36]. Это относится ко всем людям за исключением привилегированного класса пролетариев и сознательных выразителей их интересов, таких как Маркс и Энгельс. Но если идеология является «ложным сознанием», искажением истины, то распознать без какого-то критерия различения правды и лжи нельзя.
После этих пояснений, можно вернуться к атаке Хайлбронера на доктрину свободной от ценностей экономической теории. «Я не верю, что экономисты должны стремиться к свободному от ценностей анализу ... Я должен ... заявить, что не верю, будто экономист имеет право во имя защиты каких-либо ценностей подтасовывать данные ... распространять рекомендации для политики, не опирающиеся на факты, или выдавать свои ценностно окрашенные выводы за обладающие научной обоснованностью».
Хайлбронер признает, что все это звучит «как противоречие в терминах», но верит, что проблему можно решить, следуя методам естественных наук. Эти методы состоят, как он полагает, в «открытости процедур, с помощью которых наука делает свое дело, открывая себя для... болезненного самоанализа в отношении своих предпосылок, экспериментов, логики и выводов».
Хайлбронер пишет: «Поскольку экономисты редко ставят эксперименты, воспроизводимые в лаборатории, их результаты не могут быть опровергнуты так же легко, как у представителей естественных наук, но они так же могут быть подвержены пристальному рассмотрению и критике экспертов».
Таким образом, Хайлбронер по существу признает несостоятельность всех своих утверждений.
Решения проблемы «свободы от ценностей»
Атака Гуннара Мюрдаля на свободную от ценностей экономическую теорию была еще более оригинальна. Его решение проблемы существенно отличается от предложений других критиков «свободы от ценностей».
Рецепт Мюрдаля заключается в том, чтобы смело заявить о своих ценностных установках в самом начале анализа. Тогда, как он предполагает, наши результаты каким-то непостижимым образом окажутся истинно объективными.
Мюрдаль пишет: «Единственный способ, которым мы можем стремиться к объективности в теоретическом анализе, — это вынести наши ценности из тени на свет, осознать их, специфицировать, открыто заявить о них и позволить им определять теоретические исследования... нет ничего плохого ... в ценностно нагруженных концепциях, если они ясно определены в терминах, открыто сформулированных ценностных предпосылок» [10].
Подобно большинству критиков «свободы от ценностей», Мюрдаль почти все, не относящееся к статистике, определяет как «ценностные суждения». Он идет еще дальше, радикально отрицая, что в экономической теории вообще существуют какие-либо этически нейтральные, фактологические утверждения. Кто может с этим согласиться?
Согласно Мюрдалю невозможно отличить позитивную экономическую теорию от нормативной и притворяться, что Вы делаете это, означает лишь обманывать себя. Но так ли уж бесполезно предпринять попытку эмпирической проверки экономических гипотез, не связанную с нашими надеждами и желаниями, хотя бы как идеал, к которому нужно стремиться?
Блауг в своей замечательной книге высказывает некое компромиссное суждение: «Можно согласиться, что не существует абсолютно четкого различия между позитивной и нормативной экономической теорией, точно так же, как не существует абсолютно четкого различия между целями и средствами; но если мы заявляем о вездесущности и неизбежности ценностных суждений, вместо того, чтобы точно указывать, как и на каком этапе они вторгаются в экономическое рассуждение, мы, очевидно, рассчитываем прийти к такому релятивизму, при котором мнения по любым экономическим вопросам будут являться просто делом личных пристрастий.
Время полезного разграничения позитивного и нормативного, вынуждающего экономистов излагать свои ценностные суждения в явном виде, еще не прошло».
С этим трудно согласиться. Этот компромисс представляет собой одно из положений Марка Блауга, которые вызывали критику многих экономистов.
Истории разграничения «позитивного» и «нормативного»
Впервые такое разграничение появляется в работах Сениора и Милля в форме различия между политической экономией как «наукой» и как «искусством». Они уяснили, что при переходе от науки к искусству неизбежно появляются вненаучные, этические предпосылки. Кроме того, ими было отмечено — для того, чтобы давать осмысленные советы по практическим проблемам, необходимы и неэкономические элементы, заимствованные из других общественных наук, а также ценностные суждения.
Керне пошел по стопам Сениора и Милля, но высказывался более резко, чем они: «Экономика как наука не теснее связана с нашей современной промышленной системой, чем механика как наука с
нашей современной системой железных дорог».
В свою очередь, Джон Невилл Кейнс различал не только позитивную науку и нормативное искусство, как его предшественники. Он различал:
• позитивную науку, задача которой — установление закономерностей;
• нормативную, или регулятивную науку, задача которой — определение идеалов;
• искусство — систему правил для достижения заданных целей. Трехзвенная классификация Невилла Кейнса не получила признания, и другие современные ему английские экономисты просто повторяли старое различие между «позитивным» и «нормативным», ничего нового не добавляя.
На европейском континенте Вальрас и Парето разделяли чистую и прикладную экономическую теорию. Причем для Парето чистая экономическая теория — только позитивная экономическая теория [40]. Парето в своей знаменитой формулировке условий оптимума утверждал, что совершенная конкуренция автоматически максимизировала бы коллективное счастье. Он не употреблял термин «полезность». Напомним это условие оптимума: никакое перераспределение ресурсов не смогло бы улучшить положение одних агентов, не ухудшив одновременно положения других агентов. Он считал это утверждением, относящимся к чистой экономической теории, независимым от любых этических ценностных суждений.
Для ситуаций, отличных от конкурентного равновесия, Парето не давал никаких указаний на изменения, которые могли бы привести к росту или падению коллективного счастья.
В 1930-е годы Джон Хикс [55] и затем Николас Калдор сформулировали компенсационный критерий, определив улучшение в экономическом благосостоянии как любое изменение, которое могло бы улучшить чье-то положение с его собственной точки зрения, не ухудшив положения остальных.
Рекомендовать, что из подобного потенциального Парето-улучшения (ППУ) нужно выплачивать пособие безработным, означало, конечно, делать ценностное суждение. Но никакого ценностного суждения не делалось, если экономист просто квалифицировал данное изменение как ППУ. На этом слабом основании, т.е. на различии между возможным и желательным улучшением, была воздвигнута «новая», свободная от ценностей экономическая теория благосостояния. Она получила поддержку со стороны тезиса Роббинса, согласно которому худшим из ценностных суждений является кардинальное сравнение полезностей разных людей.
Оптимум по Парето, как и набор равновесных цен, обусловленный действием совершенной конкуренции, определен только по отношению к заданному начальному распределению ресурсов между членами общества [42]. То, что верно в отношении оптимума по Парето, верно и в отношении ППУ. Это ограничение иногда выражают, говоря, что правило Парето представляет только частичную иерархию состояний экономики и не содержит критерия для выбора из бесконечности потенциальных распределений первоначальной наделенности ресурсами.
Новая, свободная от ценностей, экономическая теория благосостояния взяла существующее распределение услуг факторов производства как заданное, не делая тем самым никаких ценностных суждений до тех пор, пока она не рекомендует определенных компенсационных платежей.
Бергсон в своей статье 1938 г. о функции общественного благосостояния первым высказал идею, что общество, выражая свою волю через политических представителей, сравнивает полезности разных индивидов. Эти сравнения как бы записаны в функции общественного благосостояния, агрегирующей предпочтения индивидов в общественном ранжировании состояний экономики. Заполучив эту функцию, экономист мог бы оценить, является ли заданное изменение в политике ППУ. После этого, снова обратившись к функции общественного благосостояния, можно определить, нужно ли делать компенсационные платежи.
Теперь трудно удержаться от вывода, что экономическая теория благосостояния носит откровенно нормативный характер и не стыдится этого, — данный вывод и можно назвать доминирующей ортодоксальной позицией.
Однако всегда находились и такие ученые, которые, возвращаясь к самому Парето, рассматривали его экономическую теорию благосостояния как ветвь позитивной экономической теории, столь же нейтральную и объективную, как и любая другая. Это заслуживает внимательного рассмотрения.
« назад
Оглавление
вперед »
Методологические и ценностные суждения « | » Позитивная теория благосостояния Парето
Методологические и ценностные суждения « | » Позитивная теория благосостояния Парето
Учебники по данной дисциплине
Административно-правовое регулирование государственной службы